Холодков Анатолий Дмитриевич
В армию меня призвали 11 ноября 1941 года. В 6 часов утра от Палиховской канатной фабрики, пешком, группой в 45 человек, мы направились на формирование в глубокий тыл. Шли в стужу и метель все дни, останавливаясь на ночь в деревнях. От Серпухова наш путь лежал через Турово, Каширу, Зарайск, Рязань, Сасово, Муром, Кулебяки, Арзамас, Сергач, Семенчино (в Чувашии). Новый 1942 год встречали стоя, в помещении буфета при полустанке под городом Шумерля. 9 января 1942 года прибыли на место формирования 356 отдельного пулеметно-артиллерийского батальона. Затем вторым эшелоном прошли от Москвы до Белева Тульской области. Оттуда через Ковровские лагеря в числе пополнения я попали в 19 гвардейскую дивизию станковым пулеметчиком.
Первое боевое крещение получил в районе Юхнов-Сухиничи в начале августа 1942 года. Помню, как я спрашивал своего командира отделения: «Как же так? Немцы в нас будут стрелять, а мы должны открыто на них бежать и выбивать из окопа?»
Да, мы пошли на немцев ранним августовским утром, и, несмотря на их танки, автоматы и пулеметы, выбили их с наивыгоднейшей позиции. Здесь впервые я увидел работу наших «катюш», когда они стреляли термитными снарядами. Это был всего один выстрел, но я надолго запомнил безумные глаза пленных немцев, которые наблюдали этот залп…
Наши потери в том бою были большими, но мы крепко держали оборону, отбивая их контратаки. 15 августа, ночью, нас отвели в тыл на отдых и предполагаемое пополнение. Но его мы не получили: на реке Жиздра немцы прорвали оборону и начали наступление. Ближайшая свободная - наша часть и чтобы не оголять передовую, нас посадили на автомашины и ясным солнечным днем безо всякой маскировки повезли на прорыв. Во время дороги нас шесть раз бомбили, шесть раз мы покидали машины с оружием в руках – прятались по оврагам и в хлебах, а как только самолеты после бомбежки улетали, мы выходили из укрытий, сдвигали горящие машины на обочину дороги, садились в уцелевшие, подгоняли новые – и ехали дальше…
К вечеру подъехали к небольшому лесочку, навстречу нам выбежали наши красноармейцы, многие были без оружия. Мы моментально сгрузились с машин и залегли в кустах, даже не окопавшись как следует. Немцы шли на нас смело, во весь рост, стреляя по спинам тех, кто не выдерживал и убегал. Мы встретили их тремя «максимами» и все-таки оттеснили за реку. В этом бою наша рота численностью 25 человек потеряла пятнадцать, а из трех пулеметов у нас осталось два…
Мы заняли борону на высоком берегу реки. Немцы были ниже, за рекой, и в этот день больше не показывали носа. На следующий день они предприняли попытку несколько раз нас контратаковать, но все их попытки не имели успеха, так как мы хорошо укрепились. К тому же нам очень хорошо помогала и разделяющая нас река Жиздра, которая хоть и была неширокая, но зато глубокая и быстрая. На двухкилометровой линии обороны до соседних частей нас было 10 человек, 2 пулемета и 22 пехотинца. Несколько раз нас бомбили, на время бомбежки мы вместе с оружием скрытно отходили в тыл, в кусты, а после нее снова быстро возвращались на берег и отбивали атаки немцев…
18 августа утром, когда я пошел за водой для питья и пулемета, меня тяжело ранило в левую ногу. На попутной повозке, которая подвозила боеприпасы, меня отправили с передовой в полевой госпиталь, по дороге нас опять бомбили и до госпиталя я добрался только к ночи. Оттуда меня перевезли в Подольск, а затем отправили в город Котельнич под Кировом…
После госпиталя, в ноябре 42 года, я попал на пересыльный пункт «песочные лагеря», что под Костромой. Ранение помешало мне вернуться на передовую и меня как специалиста направили токарем в авиамастерскую в город Горький, где я пробыл до мая 43-го. А затем уже обстрелянным бойцом в середине июля меня направили под Купянск, где я участвовал в форсировании Северного Донца. До сих пор в подробностях помнится начало этого наступления…
Мы стояли скрытно в лесу, на левом берегу Северного Донца. Впереди, до реки,- зеленый луг шириной в полкилометра. Пули, как зимний косой снег, пролетают над лугом светящимися линиями. Ползти до реки по-пластунски – далеко, и мы решили бежать короткими низкими перебежками. Но у самой воды было не легче: в осоке то тут, то там раздавались хлопки от разрывных пуль, и масса мелких осколков разлеталась в стороны. У всех бойцов открытые места рук и лица были в мелких порезах. Левый берег простреливается немцами справа и слева, а на правом берегу был единственный свободный от обстрелов «пятачок», который защищали наши разведчики. На резиновых и деревянных лодках, на плотах, по узеньким мосточкам, а то и просто вплавь перебирались мы на правый берег. При таком форсировании не ляжешь на мостик, здесь нужно бежать быстрей и, тем не менее, основная масса бойцов перебралась на высокий правый берег реки. Но немцы засели во второй и третьей полосах обороны. И тут заработали наши «катюши», над нашими головами прошуршали снаряды и посыпались на головы и огневые рубежи немцев. Мы противотанковыми ружьями подавляем их огневые точки, а «царица полей» пехота в это время идет в наступление. В этом бою меня тяжело ранило в правую ногу…Весь вечер и всю ночь я пролежал в овраге недалеко от переправы, а утром меня отправили в Уфу на лечение.
После госпиталя, в ноябре 43-го, меня направили в Актюбинск, во 2-е Бердичевское пехотное училище, а затем на Урал, под Чкалов, в запасную часть, где я обучал военному делу молодежь…
В июле 44 года маршевой ротой нас направили в освобожденную Польшу к Сандомирскому плацдарму, где до января 45 года мы готовили огневые позиции для нашей артиллерии: копали окопы для орудий, долбили ниши для снарядов Делали это в основном по ночам …И вот ранним утром 11 января началась четырехчасовая артподготовка, после которой вперед , на Германию, пошел 4-ый танковый корпус, поддерживаемый батальоном «царицы полей», нашей полковой артиллерией, да еще воздушными штурмовиками с Сандомирского плацдарма. Пройдя мимо Ченстохова 25 января, вышли к реке Одер южнее Бреслау. Вышли так неожиданно быстро, что немецкие часовые не успели среагировать, и мы быстро освободили город. Но когда немцы увидели нашу численность и сообразили, что артиллерия у нас осталась за Одером и еще не подошли тылы, они отбили город и мы с большими потерями отошли за Одер. А в ночь на 28 января с небольшой артиллерией мы все же заняли небольшой плацдарм на немецком берегу и оттуда немцы нас уже выбить не могли. Мы били по ним 800-миллиметровыми, прямой наводкой, и хотя мороз стоял минус 15-ть, мы разделись до гимнастерок. К обеду немцы прекратили свои атаки на нас, но «заработали» их снайперы…И в этой последней операции под Бреслау меня ранило в руку. В окопчике мне сделали перевязку и отправили пешком в тыл, в медсанбат. По дороге мне встретилась колонна пленных немцев, она была без конца и края, а сбоку шел молоденький советский солдат в каске, в новенькой не по росту шинели и с новеньким автоматом…
Из полевого госпиталя на машине меня перевезли в Ченстохов, далее отправили поездом до Львова, а оттуда - в станицу Пашковская на Кубань. Там, под Краснодаром, я и встретил известие о нашей победе: услышал в 2 часа ночи по самодельным наушникам и не сразу поверил, пока по всей станице не открылась пальба из охотничьих ружей. В это раннее майское утро на улицу вышли все, и вокруг было столько счастья и столько слез одновременно, что забыть этот день просто невозможно…